Они сидели друг против друга за столом, и пили вино за его «День Рождения» Она была в простом черном платье, прекрасная и, по-видимому, спокойная, как всегда. Говорил он, а она с чрезвычайным и предупредительным вниманием его слушала. Может быть, в ней и видна была некоторая робость. Он же был страшно возбужден. Она вдруг спросила:
— И я была причиною?
— Нет, это я был причиною,— ответил он,— а вы только без вины виноваты. Вы знаете, что бывают без вины виноватыми? Это — самые непростительные вины и всегда почти несут наказание,— прибавил он, странно засмеявшись.— А я и впрямь думал минуту, что вас совсем забыл и над глупой страстью моей совсем смеюсь... но вы это знаете. А, однако же, что мне до того человека, за которого вы выходите? Я сделал вам вчера предложение, простите за это, это — нелепость, а между тем заменить ее совсем нечем... что ж бы я мог сделать, кроме этой нелепости? Я не знаю...
Он потерянно рассмеялся при этом слове, вдруг подняв на нее глаза; до того же времени говорил, как бы смотря в сторону. Он вдруг встал со стула.
— Скажите, как могли вы согласиться прийти сюда? — спросил он вдруг, как бы вспомнив о главном.— Мое приглашение— нелепость... Постойте, я еще могу угадать, каким образом вышло, что вы согласились прийти, но — зачем вы пришли — вот вопрос? Неужто вы из одного только страху пришли?
— Я чтоб видеть вас пришла,— произнесла она, присматриваясь к нему с робкою осторожностью. Оба с полминуты молчали. Он опустился опять на стул и кротким, но проникнутым, почти дрожавшим голосом начал:
— Я вас ужасно давно не видал, так давно, что почти уж и возможным не считал когда-нибудь сидеть, как теперь, подле вас, вглядываться в ваше лицо и слушать ваш голос... Сколько мы не видались, сколько не говорили. Говорить-то я с вами уж никогда не думал. Ну, пусть, что прошло — то прошло, а что есть — то завтра исчезнет как дым,— пусть это! Я согласен, потому что опять-таки этого заменить нечем, но не уходите теперь даром,— вдруг прибавил он, почти умоляя,— если уж подали милостыню— пришли, то не уходите даром: ответьте мне на один вопрос!
— На какой вопрос?
— Ведь мы никогда не увидимся и — что вам? Скажите мне правду раз навек, на один вопрос, который никогда не задают умные люди: любили вы меня хоть когда-нибудь, или я... ошибся?
Она вспыхнула.
— Любила,— проговорила она.
Так я и ждал, что она это скажет — о, правдивая, о, искренняя, о, честная!
— А теперь? — продолжал он.
— Теперь не люблю.
— И смеетесь ?
— Нет, я потому сейчас усмехнулась, нечаянно, по-
тому что я так и знала, что вы спросите: «А теперь?» А потому улыбнулась... потому что, когда что угадываешь, то всегда усмехнешься...
Она была.. даже странно; никто не видал ее такою осторожною, даже почти робкою и так конфузящеюся. Он пожирал ее глазами.
— Я знаю, что вы меня не любите... и — совсем не любите?
— Может быть, совсем не люблю. Я вас не люблю,— прибавила она твердо и уже не улыбаясь и не краснея.— Да, я любила вас, но недолго. Я очень скоро вас тогда разлюбила...
— Я знаю, знаю, вы увидали, что тут не то, что вам надо, но... что же вам надо? Объясните мне это еще раз...
— Разве я это уже когда-нибудь вам объясняла? Что мне надо? Да я — самая обыкновенная женщина; я — спокойная женщина, я люблю... я люблю веселых людей.
— Веселых?
— Видите, как я даже не умею говорить с вами. Мне кажется, если б вы меня могли меньше любить, то я бы вас тогда полюбила,— опять робко улыбнулась она. Самая полная искренность сверкнула в ее ответе, и неужели она не могла понять, что ответ ее есть самая окончательная формула их отношений, всё объясняющая и разрешающая. О, как он должен был понять это! Но он смотрел на нее и странно улыбался.
—Тот...— человек веселый? — продолжал он спрашивать.
— Он не должен вас беспокоить совсем,— ответила она с некоторою поспешностью.— Я выхожу за него потому только, что мне за ним будет всего спокойнее. Вся душа моя останется при мне.
— Вы, говорят, опять полюбили общество?
— Не общество. Я знаю, что в нашем обществе такой же беспорядок, как и везде; но снаружи формы еще красивы, так что если жить, чтоб только проходить мимо, то уж лучше тут, чем где-нибудь.
— Я часто стал слышать слово «беспорядок»; вы тогда тоже испугались моего беспорядка, идей,поступков, глупостей?
— Нет, это было не совсем то...
— Что же? Ради бога, говорите всё прямо.
— Ну, я вам скажу это прямо, потому что считаю вас за величайший ум... Мне всегда казалось в вас что-то смешное.
Выговорив это, она вдруг вспыхнула, как бы сознав, что сделала чрезвычайную неосторожность.
— Вот за то, что вы мне это сказали, я вам много могу простить,— странно проговорил он.
— Я не договорила,— заторопилась она, всё краснея,— это я смешна... уж тем, что говорю с вами как дура.
— Нет, вы не смешны, а вы — только развратная, светская женщина!—побледнел он ужасно.— Я давеча тоже не договорил, когда вас спрашивал, зачем вы пришли. Хотите, договорю?,— проговорил он, почти весь дрожа и даже чуть не стуча зубами. Она выслушала его с тоскливым и болезненным выражением лица.
— Я знаю, что вы можете мне сделать множество неприятностей,— проговорила она, как бы отмахиваясь от его слов,— но я пришла не столько затем, чтобы уговорить вас меня не преследовать, сколько, чтоб вас самого видеть. Я даже очень желала вас встретить уже давно, сама... Но я встретила вас такого же, как и прежде,— вдруг прибавила она, как бы увлеченная особенною и решительною мыслью и даже каким-то странным и внезапным чувством.
— А вы надеялись увидеть другого?
— Я пришла потому, что вас прежде любила; но, знаете, прошу вас, не угрожайте мне, пожалуйста, ничем, пока мы теперь вместе, не напоминайте мне дурных моих мыслей и чувств. Если б вы могли заговорить со мной о чем-нибудь другом, я бы очень была рада. Пусть прошлое— потом, а теперь бы другое... Я, право, пришла, чтоб вас минуту видеть и слышать. Ну а если не можете, то убейте меня прямо, но только не угрожайте и не терзайтесь передо мною сами,— заключила она, в странном ожидании смотря на него, точно и впрямь предполагая, что он может убить ее. Он встал опять со стула и, горячим взглядом смотря на нее, проговорил твердо:
— Вы уйдете отсюда без малейшего оскорбления.
— Ах да, ваше честное слово!—улыбнулась она.
— Нет, не потому только, что дано честное слово, а потому, что я хочу и буду думать о вас всю ночь...
— Мучить себя?
— Я воображаю вас, когда я один, всегда. Я только и делаю, что с вами разговариваю. Я ухожу в трущобы и берлоги, и, как контраст, вы сейчас являетесь предо мною. Но вы всегда смеетесь надо мною, как и теперь...— он проговорил это как бы вне себя.
— Никогда, никогда не смеялась я над вами!— воскликнула она проникнутым голосом и как бы с величайшим состраданием, изобразившимся на лице ее.— Если я пришла, то я из всех сил старалась сделать это так, чтоб вам ни за что не было обидно,— прибавила она вдруг.— Я пришла сюда, чтоб сказать вам, что я почти вас люблю... Простите, я, может, не так сказала,— прибавила она торопливо.
Он засмеялся:
— Зачем вы не умеете притворяться? Зачем вы — такая простушка, зачем вы — не такая, как все... Ну как сказать человеку, которого прогоняешь: «почти люблю вас»?
— Я только не умела выразиться,— заторопилась она,— это я не так сказала; это потому, что я при вас всегда стыдилась и не умела говорить с первой нашей встречи и ладони помните..!? А если я не так сказала словами, что «почти вас люблю», то ведь в мысли это было почти так — вот потому я и сказала, хотя и люблю я вас такою... ну, такою огромной общей любовью, которою всех любишь и в которой всегда не стыдно признаться...
Он молча, не спуская с нее своего горячего взгляда, прислушивался.
— Я, конечно, вас обижаю,— продолжал он как бы вне себя.— Это в самом деле, должно быть, то, что называют страстью... Я одно знаю, что я с вами не могу; без вас тоже. Всё равно без вас или при вас, где бы вы ни были, вы всегда со мной - в мыслях. Знаю тоже, что я могу вас очень ненавидеть, больше, чем любить... Впрочем, я давно ни о чем не думаю — мне всё равно. Мне жаль только, что я полюбил такую, как вы...
Голос его прерывался; он продолжал, как бы задыхаясь.
— Чего вам? вам дико, что я так говорю? — улыбнулся он бледной улыбкой.— Я думаю, что если б только это могло вас прельстить, то я бы простоял где-нибудь тридцать лет столпником на одной ноге... Я вижу: вам меня жаль; ваше лицо говорит: «Я бы полюбила тебя, если б могла, но я не могу»... Да? Ничего, у меня нет гордости. Я готов, как нищий, принять от вас всякую милостыню — слышите, всякую... У нищего какая же гордость?
Она встала и подошла к нему.
—Родной мой! — проговорила она, прикасаясь рукой к его плечу и с невыразимым чувством в лице,— я не могу слышать таких слов! Я буду думать о вас всю мою жизнь как о драгоценнейшем человеке, как о величайшем сердце, как о чем-то священном из всего, что могу уважать и любить....... Поймите мои слова: ведь за что-нибудь я пришла же теперь, милый, и прежде и теперь милый, человек! Я никогда не забуду, как вы потрясли меня при первых наших встречах. Расстанемся же как друзья, и вы будете самою серьезнейшею и самою милою моею мыслью во всю мою жизнь!
— «Расстанемся, и тогда буду любить вас», буду любить — только расстанемся. Слушайте,— произнес он, совсем бледный,— подайте мне еще милостыню; не любите меня, не живите со мной, не будем никогда видеться; я буду ваш раб — если позовете, и тотчас исчезну — если не захотите ни видеть, ни слышать меня, только... только не выходите ни за кого замуж!
Эта наивно унизительная просьба была тем жалчее, тем сильнее пронзала сердце, что была так обнаженна и невозможна. Эту последнюю степень упадка духа было невыносимо видеть. Все черты лица ее как бы вдруг исказились от боли; но прежде чем она успела сказать слово, он вдруг опомнился.
— Я вас истреблю! — проговорил он вдруг странным, искаженным, не своим каким-то голосом.
Но ответила она ему тоже странно, тоже совсем каким-то не своим, неожиданным голосом:
— Подай я вам милостыню,— сказала она вдруг твердо,— и вы отмстите мне за нее потом еще пуще, чем теперь грозите, потому что никогда не забудете, что стояли предо мною таким... Не могу я слышать от вас угроз! — заключила она почти с негодованием, чуть не с вызовом посмотрев на него.
— «От вас угроз», то есть — от такого как я! Я пошутил,— проговорил он тихо, улыбаясь.— Я вам ничего не сделаю, не бойтесь, уходите... идите, идите! Я вам написал глупое письмо, а вы на глупое письмо отозвались и пришли — мы сквитались.
— Простите меня, если можете,— остановилась она.
— Ну что, если мы встретимся когда-нибудь со всем друзьями и будем вспоминать и об этой сцене со смехом? — проговорил он вдруг; но все черты лица его дрожали, как у человека, одержимого припадком.
— О, дай бог! — вскричала она, сложив пред собою руки, но пугливо всматриваясь в его лицо и как бы угадывая, что он хотел сказать.
— Ступайте. Много в нас ума-то в обоих, но вы... О, вы — моей ошибки человек! я написал сумасшедшее письмо, а вы согласились прийти, чтоб сказать, что «почти меня любите». Нет, мы с вами — одного безумия люди! Будьте всегда такая безумная, не меняйтесь, и мы встретимся друзьями — это я вам пророчу, клянусь вам!
— И вот тогда я вас полюблю непременно, потому Что и теперь это чувствую! — не утерпела в ней женщина и бросила ему с порога эти последние слова.
Она вышла. И села в подъехавшее такси..