Горят города по пути этих полчищ. Разрушены села, потоптана рожь. И всюду, поспешно и жадно, по-волчьи, творят эти люди разбой и грабеж.
Но разве ж то люди? Никто не поверит при встрече с одетым в мундиры зверьем. Они и едят не как люди - как звери, глотают парную свинину сырьём.
У них и повадки совсем не людские, скажите, способен ли кто из людей пытать старика на веревке таская, насиловать мать на глазах у детей?
Закапывать жителей мирных живыми, за то что обличьем с тобой не одно. Нет! Врете! Чужое присвоили имя! Людьми вас никто не считает давно.
Вы чтите войну, и на поприще этом такими вас знаем, какие вы есть: пристреливать раненых, жечь лазареты, да школы бомбить ваших воинов честь?
Узнали мы вас за короткие сроки и поняли что вас на битву ведет. Холодных, довольных, тупых и жестоких, но смирных и жалких как время придет.
И ты, что стоишь без ремня предо мною, ладонью себя ударяющий в грудь, сующий мне карточку сына с женою, ты думаешь я тебе верю? Ничуть!
Мне видятся женщин с ребятами лица, когда вы стреляли на площади в них. Их кровь на оборванных наспех петлицах, на потных холодных ладонях твоих.
Покуда ты с теми, кто небо и землю хотят у нас взять, свободу и честь, покуда ты с ними - ты враг, и да здравствует кара и месть.
Ты, серый от пепла сожженных селений, над жизнью навесивший тень своих крыл. Ты думал, что мы поползем на коленях? Не ужас, - ярость ты в нас пробудил.
Мы будем вас бить все сильней час от часа: штыком и снарядом, ножом и дубьем. Мы будем вас бить, глушить вас фугасом, мы рот вам советской землею забьем!
И пускай до последнего часа расплаты, дня торжества, недалекого дня, мне не дожить как и многим ребятам, которые были не хуже меня.
Я долг свой всегда по-солдатски приемлю и если уж смерть выбирать нам друзья, то лучше чем смерть за родимую землю и выбрать нельзя...
Константин Симонов |